Занимательная геометрия (СИ) - Страница 99

— Нет, нет, Вик. Ты что? Ты не то подумала… — Вдавил в себя, все крепче обхватывая, лихорадочно гладя спину, шею, плечи, приподнял за ягодицы, вернул обратно, сокращая расстояние, которое возникло. — Маленькая… Ну… Я жалею, что тебе плохо сделал, что ты грустишь… Понимаешь? Вика, Вероника, девочка, ну, прости… Я вообще, в последнее время, слишком часто косячу… Старею, наверное, да? Или глупею? И зачем тебе сдался старый дурак? Разве можно на глупцов обижаться?

— Вот умеешь же ты играть словами… Больше никогда так не говори, ладно?

— Обещаю. Клятвенно.

— Так и быть, на первый раз поверю…

Кажется, она даже вновь начала улыбаться…

Вера уже почти смирилась с тем, что Денис рассказывал. И даже готова была подождать, пока он разберется со всем. И ничего не требовать — тоже была готова. Каким‑то десятым чутьем уловила: нельзя давить, только хуже сделаешь.

И эта нечаянная, но такая жадная, невыносимая своей запретностью близость её не обидела. Она сама скучала по Денису, по его голосу, взгляду, телу… его нежности и временами грубоватой силе… Потому и требовала от него, и настаивала, и не остановила…

Но эта последняя фраза царапнула по сердцу, занозой впилась. Из тех, что молча и незаметно сидят, пока не потревожишь, а потом отдают острой, жестокой болью… Денис, вроде бы, объяснил, что совсем не о том думал, и Вера услышала… Но осадок остался.

Поэтому, одеваясь в тесноте салона, стесняясь своей неловкости, она молчала. И понимала, как что‑то внутри замыкается. Еще одна крупинка на чаше недоверия и обиды… Мелкая, незаметная… тяжелая.

Она долго собиралась, чтобы задать еще один, очень важный вопрос… Боялась услышать что‑то, что могло бы совсем поломать только проснувшуюся надежду. Всю дорогу до дома они перебрасывались ничего не значащими фразами, обо всем и ни о чем. И только во дворе, уже готовясь попрощаться, спросила, с чувством, что ныряет в темный, холодный омут:

— Денис… скажи…

— Да, малыш, спрашивай. Что ты хотела? — Он, словно почуяв, как важны будут её слова, насторожился.

— Зачем они приезжают к тебе каждый вечер? Дома не могут подождать? Такое ощущение, что это демонстрация. Может быть, не для меня конкретно, а для всех, у кого есть мысли на тебя позариться.

— Не "может быть", а так и есть. Дашка, какая бы дурная ни была, а четко знает, что делает. И на что давить — тоже хорошо понимает.

— Но… зачем? Ты‑то зачем ей это позволяешь? Денис, я чувствую себя, в такие моменты, ничего не значащей идиоткой. Которой очень хорошо указали на её место. Сиди, мол, и не высовывайся. У человека семья, дружная и любящая.

Денис, тяжело выдохнув, откинулся на кресле. Покрутил шеей, упираясь затылком в подголовник. Видно было, как не хочется и неприятно ему об этом говорить.

— Вик, все глупо, банально и просто. Дашка намекает сыну, что папа скоро уходит с работы, его неплохо бы и встретить. Парень загорается, звонит, просит разрешения… — Долгая пауза. — Я не могу ему отказать, Вик. Язык не поворачивается.

— Он тебя называет папой? — Непонятно, зачем ей это нужно было узнать. Но неожиданно потребовалось.

— А как еще? Формально, я был, есть и останусь его отцом. Они сюда ехали, зная, что папа здесь. Как объяснить пятилетнему ребенку, что я — просто дядя, оказывается? Если ты подскажешь, как правильно, сегодня же проверну.

Дэн злился. На себя, на то, что происходит вокруг, и даже, похоже, на Веру. За то, что надавила на самое больное место.

— И… что? Ему каждый день так хочется по холоду ехать?

— Я уже в пух и прах переругался с Дариной, и не раз, на эту тему. Как об стенку горох. Прикрывается тем, что пацан без меня скучает…

— Ты же к нему привязался сам… правда?

Он кивнул, подтверждая. Помолчал…

— Не знаю, что меня так зацепило. Пока не видел его — даже не вспоминал. А теперь…

— А что дальше? Ты сможешь… потом? Не поломаешься? Я не буду уже говорить о том, как себя будет чувствовать мальчик… Только папа у него появился, и тут же его не стало…

— Вика, я все уже решил. И не передумаю. Ни ради Ромки, ни ради кого‑то еще, жить с Дашкой я не собираюсь. Будет выёживаться — парня к себе заберу.

— Не отдадут. Мать, все‑таки…

— Да ладно?! А кто их двоих содержит, до сих пор? Как думаешь? Дашка ж ни дня не работала, с тех пор, как в декрет ушла. И жильё я им там оставил. Свое. Я не хочу быть козлом и давить такими методами, но, если придется… Развод я получу, и точка. Надавить на то, что она не сможет ничем обеспечить ребенка, с нормальным адвокатом, и отдадут, как шелковые…

Он помолчал.

— Если ты, конечно, не против…

— Ты соображаешь, о чем говоришь?! Она ему сделала что‑то плохое? Не воспитывала, не ухаживала, за здоровьем не следила? За что ты хочешь мальчика наказать, лишив его матери?

— А отца, значит, можно лишать?

— Денис… ну, ты сам подумай…

Он с силой растер лицо руками. Облокотился на руль, тяжело опустив голову.

— Ты права. Погорячился…

— Денис, я не хочу на тебя давить. Если сейчас поступишь не так, как считаешь правильным, ты ни мне, ни себе не простишь. Давай, определись, сначала, как будешь вести себя с мальчиком. Сможешь ли так просто отпустить. А потом уже дальше подумаем. Я не хочу строить будущее на осколках чужой жизни, и виноватой в этом быть тоже не хочу.

Он вскинулся:

— Хочешь уйти в сторону? Чистой и незапятнанной? Это главное для тебя? Снова — идеалы, совесть и правила?

— Нет, Денис. Не хочу. Я уже не белая и запятнанная. Не обижайся. Мне, скорее, страшно, что потом тебе тоже не нужна окажусь, и буду во всем виновата…