В общем и целом — неискренность. Веру будто огородили стеклянной стеной, или проволокой под напряжением: все видят, все слышат… Вот только, подойти никто не рискнет…
Как сейчас выглядела, она предпочла не представлять. Слишком грустное, наверное зрелище… Старалась только держать спину ровно и не хлопать глазами, слишком уж активно. Даже хватило сил на улыбку, чтобы принять поздравления. На её недоуменные взгляды, брошенные искоса на шефа (прямо смотреть до одури стеснялась), он реагировал с олимпийским спокойствием. Как будто бы, так и надо. Как будто он каждый день на планерке повышает очередного стажера до уровня своего заместителя. И отчего бы это ей беспокоится? Все же идет, как задумано. Будь у нее хоть немного времени, Вера обязательно собрала бы весь свой запас ругательств, чтобы вывалить ему на голову, при первой возможности. Но времени не было. Запас не собирался.
— Я думаю, у вас у всех еще будет время, чтобы обсудить с Вероникой тонкости взаимодействия. А сейчас — работаем. Вероника, зайдите ко мне, пожалуйста, я расскажу о подробностях, в которые Женя не успел вас посвятить…
Она только кивнула, в ответ на его обращение. Слов не могла связать. Цензурных не хватало, а нецензурными выражаться принародно не могла — воспитание не позволяло.
И уже в кабинете продолжала молчать. Состояние — будто по голове чем‑то тяжелым стукнули. И лед забыли приложить к месту ушиба.
Денис лишь окинул её взглядом, нахмурился… Подумав, выглянул за дверь:
— Лариса, прошу не беспокоить. И никого не впускать. И не смейте поступить по — своему. Постоял у двери, покрутил ручку. А потом закрыл на ключ. Скрежет замка показался Вере чересчур оглушительным звуком.
— Зачем ты закрыл? — Первый вопрос, который она решилась произнести вслух.
— Я чувствую, что разговор предстоит не из легких. Предполагаю, что мне предстоит сейчас долгая, мучительная смерть. Не хочу, чтобы у неё были свидетели. Да и тебе они ни к чему.
— Денис, вот что Лариса теперь подумает обо мне?
— Вик, присядь сначала, в ногах правды нет. А потом обсудим.
Она послушно приземлилась на подставленное кресло.
Денис, против обыкновения, не пошел за свой директорский стол, а пододвинул к ней второе такое же кресло и уселся, прямо напротив. Так, что колени в колени уперлись.
Взял её ладони в руки, погладил, бережно, протягивая пальцы сквозь свои. Совершенно непохожий сейчас на того мрачного, неприступного мужчину, что пять минут назад грозно окидывал взглядом сборище коллег…
— Вот какое, скажи, тебе дело до того, что подумает Лариса? Кто она для тебя? Подруга, мать, авторитет незыблемый?
— Да при чем тут это? Они все уже непонятно о чем подумали! — Ей хотелось кричать, чтобы пробить хоть какую‑то брешь в его твердолобости. — Мне работать с ними еще, понимаешь ты?! И я не хочу, чтобы за спиной люди про меня гадости думали…
— Какие гадости, Вика? Объясни. Что именно гадкого произошло, о чем они могут говорить?
В тоне опять проскользнула суровость… Опасная. Ощущение, что она подошла к краю какой‑то пропасти. С завязанными глазами.
Что ответить — не знала.
— Ну? Ты считаешь гадким то, что мне с тобой хорошо? И тебе со мной? Что было гадкого сегодня утром? Я обидел тебя? Вел себя неправильно? Или не сегодня, а раньше?
Его голос почти звенел, набирал сердитую силу. Обиделся. До Веры дошло. Неожиданно стало легче.
— Ничего. С одной стороны… — Почти шепотом.
— А с другой? — Не успокаивался.
— А с другой… Ты женат. Все об этом знают… Ты сам об этом говорил и ни от кого не скрываешь.
— И что?
— То, что ты ей со мной… — Сглотнула комок, мешающий произнести горькое слово, которое расставит последние точки над "и". Назовет и сделает необратимым то, что уже произошло. — Изменяешь.
— А…Вот оно что… — Протянул, как будто удовлетворенный ответом. — И кого это касается, кроме тебя, меня и моей жены?
Вера отметила про себя, что последнее слово выплюнул, будто нечто противное.
— Никого. — Глаза упорно отказывались отрываться от созерцания рук, до сих пор сцепленных. Предательски накатывалась непрошеная влага.
— Какая же ты маленькая еще, Вероника… и такая наивная… детеныш, практически… — Притянул её к себе, обнял, погладил по голове…
Этот последний жест вызвал у неё резкое отторжение. Вырвалась, упираясь руками в его плечи, выпалила:
— А зачем тогда назначил меня исполнять эту должность? Зачем тебе детский сад?!
— Потому, что взрослеть пора, милая моя девочка…
— Потрясающе! — Она отпрянула, высвобождаясь из теплых объятий. — Ты меня еще и воспитывать будешь?!
— Вика, тебе придется через это пройти… И неважно, есть повод для сплетен, нет ли — они все равно будут. Психология человека такова, что в любом, кто становится хоть немного выше, остальные будут искать и находить изъяны. И в тебе найдут.
— А в тебе?
— А во мне их давно уже нашли и раз пятьсот перебрали, обнаружили новые, забыли старые, потом вспомнили… До бесконечности. И будут дальше находить…
— Но разве так можно жить? Зная, что люди тебя обсуждают, ищут повод, чтобы унизить, гадости говорят?
— Ну, живу, как видишь… И Палыч живет, не заметила? Очень, между прочим, хорошо живет… И Женька прошел через это… Все мы. Этап развития. Тебе его нужно просто проскочить, с минимальными потерями. Ты уж, прости, что здесь и сейчас… Но для меня это — лучший выход. Всех остальных пришлось бы еще пару недель вводить…
— Денис… Я только сейчас подумала… Ведь Женя будет лежать в больнице не одну неделю, и даже — не месяц… — До неё только начал доходить весь ужас происходящего. — А как же я? На сколько я здесь останусь?